Электрические киты [litres] - Александр Касаверде

Мы подъехали к небольшому замку. Вот рили, такое двухэтажное футуристическое шале с башенками, уходящими вверх, даже какой-то герб с цветами на рисунке. Лана висела на мне, подпевала «Arctic Monkeys» и дышала запахом виски прямо в ухо. Но тогда мне казалось, что это не виски, а какой-то дурманящий вид полевых цветов, сводящих с ума и заставляющих людей совершать безрассудные поступки.

– Рупа все уладил, – сказала она. – Полицейские подумали, что мы наркоторговцы или наркоманы. Ты бы себя со стороны видел. Реально весь синий, трясешься. Вот нас и чекнули.

Про сумку налички, которую я видел у Медведя, я решил промолчать и просто спросил:

– А кто вообще этот Рупа?

– Тот, кто вытаскивает из передряг, судя по всему.

Мы проехали через стальные ворота, которые открылись прямо перед нами. Во дворе стояли небрежно припаркованные автомобили и огромное количество мотоциклов. И спортивные, и чопперы, и кастомные. Все подряд и вперемешку. Солнце входило в свой зенит, распускалось огромным диском и освещало шале светло-розовым молоком. И должно было бы согревать, но меня бил озноб.

Я все думал и дрожал от призрака отца, явившегося ночью. Я… как бы правильно сказать… начал не на шутку беспокоиться о своем здоровье.

Может, я того? Это самое, съехал с катушек?

Первое правило человека с подвижной психикой, учил меня Марк, – это нормализовать ситуацию. Ок, хорошо. Я увидел призрак отца, который пытался меня предупредить об аварии. О какой аварии? О той, которая была или будет? И почему я вообще его увидел? Самое простое объяснение – это нейролептики и недосып. Я не спал буквально всю ночь. Помню, в библиотеке иностранных языков наткнулся на индийскую брошюру, в которой рассказывалось, как вызвать джинна. Так вот, главное условие: не спать пять ночей и голодать. Короч, нужно просто довести себя до изнеможения. Вот джинн и появится. Или призрак. Поэтому со мной все ок и с тобой все ок. Всех нас вылечат.

– Приехали, – сказал Медведь.

Дверь щелкнула и вытолкнула нас на свежий летний воздух.

Еще на подъезде я услышал космический эмбиент. Прямо перед домом танцуют красивые люди в свободных одеждах. И танцуют странно так. Будто музыка – это ветер, и она их в ритм колышет. А они тростинки. Где они так научились, думаю я. Смотрю, а Лана уже спрыгнула на землю и закружилась. Будто мы не два часа сейчас в «спринтере» ехали, а живем здесь, на этой земле, с этими людьми, и все тут знакомое и привычное, и все мы братья и сестры.

– Ву-у… ау. Леннон, мы в раю-у-у.

Откуда-то из танцующих тростников выплыл Костя. И тоже извивался, как будто он из пластилина слеплен. Подхватил Лану. Мою Лану, взял ее на руки и закружил. А она только завизжала от радости. А я решил сделать вид, что ничего не замечаю. Что мне, мол, все равно, я выше этого. Принц, сука, Датский, наверное, точно так же бы поступил. А потом уже, чуть позже, всадил бы отравленную рапиру обидчику под ребра. Нет, ты не подумай, я за мир во всем мире, ну а мысли разные приходят! Каким тут мыслям быть, когда упырь твою любовь кружит под космическую музыку. А я-то – не помню, говорил или нет, – я сам щуплый. А Лана даже чуть плотнее меня будет, и кость у нее шире. Короче, я бы ее и смог поднять, но точно ненадолго. Я тогда еще решил, что вернусь в Москву и обязательно начну качаться. Не ради себя, ради Ланы. Чтобы ее на руках кружить.

– Не ревнуй, любимый, – шепнула она мне на ухо, отчего ноги у меня подкосились, а сам я расплылся в глупой улыбке.

Л-ю-б-и-м-ы-й.

Слово, завернутое в фольгу. Наркотик, который ты кладешь под язык и млеешь. И будь уверен, привыкание происходит с первого раза. И кажется, Лана это знает.

Мы вошли в дверь в виде морской раковины. Внутри играл эмбиент в духе раннего Брайана Ино. Лана сразу отдалась этому настроению, стала частью происходящего, двигалась и кружилась в такт музыке.

Костя сказал, что у них тут вечеринка в честь летнего равноденствия. И Рупа пригласил кучу людей отметить праздник. Комнаты наверху, выбираете любую! И добавил, что у каждого своя, так посмотрев на меня, будто он вожатый в школьном лагере.

Затем подошли Леха с Медведем и стали ругаться, что бухло не могут найти и все пьют воду с лаймом и апельсиновый лимонад. Леха сказал, что тут телки на него не реагируют вообще. Неправильные телки, говорит. А Лана ему в той же манере – что начнут реагировать, когда он сам телкой быть перестанет.

Медведь, несмотря на массивную фигуру, нырнул в толпу и закружился, словно бабочка. И к нему сразу подрулила длинноволосая блондинка, с которой они взялись за руки и слились в общем движении.

– Ну ни хера ж себе! – удивился Леха, и они с Костиком скрылись в тусклой полупрозрачной дымке.

Только сейчас я заметил, что в зале на тонких ниточках, спускавшихся с потолка, висели арт-объекты: фигуры причудливых форм. Они парили в воздухе, создавая иллюзию невесомости. Будто и фигуры, и люди в зале плыли в глубинах темно-синего океана. Будто все мы причудливые формы, взаимодействующие в заданном музыкальном ритме.

И я чувствую, что мои руки и ноги тоже двигаются. Отлепляются от липкой привычности и обыденности. И Лана совсем потеряла голову.

– Может, они тут наркотики распыляют? – кричит она. – Потому что мне так хорошо, что аж-ж ду-у-урно.

Я, как всегда, мычу в ответ. Гм-мгм-мм. Потому что мой мозг растворился в эндорфиновом экстазе. И Лана обвивает меня, как ветвь тонкого дерева. И я двигаюсь вместе с ней. Угловато, неказисто. Но все же размораживаюсь от плена нормальности. Я – четыре двери, которые в разные стороны открываются и закрываются. Двигаюсь, как робот образца восьмидесятых прошлого века. Плохо смазанный, но с большими надеждами. И знаешь, что самое интересное. Лана от этих моих движений засмеялась так по-доброму. И люди вокруг одобрительно кивали, будто это у меня такой индивидуальный стиль.

Затем мы пошли на второй этаж. Туда вела широкая винтовая лестница. Навстречу нам спускались люди в оранжевых, синих и желтых одноцветных рубахах. Окна здесь были затемнены бамбуковыми жалюзи, через которые прорывались тонкие лучики света. Из дым-машины валил пар. Звучал Moby «Porcelain» в техно-ремиксе, с семплами голосов детей, играющих на площадке. Отчего казалось, что мы здесь все дети. Вроде мы все выросли, но сегодня договорились быть непосредственными, глупыми и ничего не стесняться.